Эдуард Асадов: РОДИНЕ
Как жаль мне, что гордые наши слова:
'Держава', 'Родина' и 'Отчизна' -
Порою затерты, звенят едва
В простом словаре повседневной жизни.
Я этой болтливостью не грешил,
Шагая по жизни путем солдата.
Я просто с рожденья тебя любил
Застенчиво, тихо и очень свято.
Какой ты была для меня всегда?
Наверное, в разное время разной.
Да, именно разною, как когда,
Но вечно моей и всегда прекрасной!
В каких-нибудь пять босоногих лет
Мир - это улочка, мяч футбольный,
Саблю, да синий змей треугольный,
Да голубь, вспарывающий рассвет.
И если б тогда у меня, примерно,
Спросили: какой представляю я
Родину? Я бы сказал, наверно:
Она такая, как мама моя!
А после я видел тебя иною,
В свисте метельных уральских дней,
Тоненькой, строгой, с большою косою -
Первой учительницей моей.
Жизнь открывалась почти как в сказке,
Где с каждой минутой иная ширь,
Когда я шел за твоею указкой
Все выше и дальше в громадный мир!
Случись, рассержу я тебя порою -
Ты, пожурив, улыбнешься вдруг
И скажешь, мой чуб потрепав рукою:
Ну, ладно. Давай выправляйся, друг!
А помнишь встречу в краю таежном,
Когда, заблудившись, почти без сил
Я сел на старый сухой валежник
И обреченно глаза прикрыл?
Сочувственно кедры вокруг шумели,
Стрекозы судачили с мошкарой:
Отстал от ребячьей грибной артели...
Жалко... Совсем еще молодой!
И тут, будто с суриковской картины,
Светясь от собственной красоты,
Шагнула ты, чуть отведя кусты,
С корзинкою, алою от малины.
Взглянула и все уже поняла:
Ты городской?.. Ну дак что ж, бывает...
У нас и свои-то, глядишь, плутают.
Пойдем-ка! - И руку мне подала.
И, сев на разъезде в гремящий поезд,
Хмельной от хлеба и молока,
Я долго видел издалека
Тебя, стоящей в заре по пояс...
Кто ты, пришедшая мне помочь?
Мне и теперь разобраться сложно:
Была ли ты впрямь лесникова дочь
Или 'хозяйка' лесов таежных?
А впрочем, в каком бы я ни был краю
И как бы ни жил и сейчас и прежде,
Я всюду, я сразу тебя узнаю -
Голос твой, руки, улыбку твою,
В какой ни явилась бы ты одежде!
Помню тебя и совсем иной
В дымное время, в лихие грозы,
Когда застыли над головой
Чужие черные бомбовозы!
О, как же был горестен и суров
Твой образ, высоким гневом объятый,
Когда ты смотрела на нас с плакатов
С винтовкой и флагом в дыму боев!
И, встав против самого злого зла,
Я шел, ощущая двойную силу:
Отвагу, которую ты дала,
И веру, которую ты вселила.
А помнишь, как встретились мы с тобой,
Солдатской матерью, чуть усталой,
Холодным вечером подо Мгою,
Где в поле солому ты скирдовала.
Смуглая, в желтой сухой пыли,
Ты, распрямившись, на мог застыла,
Затем поклонилась до самой земли
И тихо наш поезд перекрестила...
О, сколько же, сколько ты мне потом
Встречалась в селах и городищах -
Вдовой, угощавшей ржаным ломтем,
Крестьянкой, застывшей над пепелищем...
Я голос твой слышал средь всех тревог,
В затишье и в самом разгаре боя.
И что бы я вынес? И что бы смог?
Когда б ни ты за моею спиною!
А в час, когда вскинут столбом огня,
Упал я на грани весны и лета,
Ты сразу пришла. Ты нашла меня.
Даже в бреду я почуял это...
И тут, у гибели на краю,
Ты тихо шинелью меня укрыла
И на колени к себе положила
Голову раненную мою.
Давно это было или вчера?
Как звали тебя: Антонида? Алла?
Имени нету. Оно - пропало.
Помню лишь - плакала медсестра.
Сидела, плакала и бинтовала...
Но слезы не слабость. Когда гроза
Летит над землей в орудийном гуле,
Отчизна, любая твоя слеза
Врагу отольется штыком и пулей!
Но вот свершилось! Пропели горны!
И вновь сверкнула голубизна,
И улыбнулась ты в мир просторный,
А возле ног твоих птицей черной
Лежала замершая война!
Так и стояла ты: в гуле маршей,
В цветах после бед и дорог крутых,
Под взглядом всех наций рукоплескавших -
Мать двадцати миллионов павших
В объятьях двухсот миллионов живых!
Мчатся года, как стремнина быстрая...
Родина! Трепетный гром соловья!
Росистая, солнечная, смолистая,
От вьюг и берез белоснежно-чистая,
Счастье мое и любовь моя!
Ступив мальчуганом на твой порог,
Я верил, искал, наступал, сражался,
Прости, если сделал не все, что мог,
Прости, если в чем-нибудь ошибался!
Возможно, что, вечно душой горя
И никогда не живя бесстрастно,
Кого-то когда то обидел зря,
А где-то кого-то простил напрасно.
Но пред тобой никогда, нигде -
И это, поверь, не пустая фраза! -
Ни в споре, ни в радости, ни в беде
Не погрешил, не схитрил ни разу!
Пусть редко стихи о тебе пишу
И не трублю о тебе в газете -
Я каждым дыханьем тебе служу
И каждой строкою тебе служу,
Иначе зачем бы и жил на свете!
И если ты спросишь меня сердечно,
Взглянув на прожитые годы:
Был ты несчастлив? Отвечу: - Да.
Знал ли ты счастье? Скажу: - Конечно!
А коли спросишь меня сурово:
Ответь мне: а беды, что ты сносил,
Ради меня пережил бы снова?
-Да! - я скажу тебе. - Пережил!
-Да! - я отвечу. Ведь если взять
Ради тебя даже злей напасти,
Без тени рисовки могу сказать:
Это одно уже будет счастьем!
Когда же ты скажешь мне в третий раз:
Ответь без всякого колебанья:
Какую просьбу или желанье
Хотел бы ты высказать в смертный час?
И я отвечу: - В грядущей мгле
Скажи поколеньям иного века:
Пусть никогда человек в человека
Ни разу не выстрелит на земле!
Прошу: словно в пору мальчишьих лет,
Коснись меня доброй своей рукою.
Нет, нет, я не плачу... Ну, что ты, нет...
Просто я счастлив, что я с тобою...
Еще передай, разговор итожа,
Тем, кто потом в эту жизнь придут,
Пусть они тебя берегут,
Как я. Даже лучше, чем я, быть может.
Пускай, по- своему жизнь кроя,
Верят тебе они непреложно.
И вот последняя просьба моя:
Пускай они любят тебя, как я.
А больше любить уже невозможно!
